Анекдоты про находят одного |
2
На кухне или на лесоповале,
куда бы судьбы нас ни заносили,
мы все о том же самом толковали —
о Боге, о евреях, о России
(с) И.Губерман
Воспоминания одного из авторов, приносивших свои мемуары в газету "Саратов" в 2000 году:
Саратов. 51-52 год. По всей стране идет борьба с космополитами. Истинные патриоты ищут, находят и осуждают пронырливых космополитов, втершихся в доверие к простому коренному народу. Отказываются идти на прием к врачам, которых подозревают в нехорошем. В одном "почтовом ящике", где концентрация космополитов предсказуемо высока, весь 1952 год травят на производстве и в быту (дома и общежития от завода, все коллеги живут компактно, ходят в одни и те же магазины, поликлиники, аптеки) отдельных сильно выделяющихся личностей. До сердечных приступов и прочих неприятностей. Истинные патриоты рисуют на стенах и заборах лозунги и символы, выступают в прессе, клеймят позором и сообщают куда следует. На самых выделяющихся заводят уголовные дела. Назначаются судебные заседания, хорошо хоть не заседания "троек". Часть заседаний заканчиваются строгими приговорами.
Проходит март 1953 года.
Заседания по очередным делам заканчиваются вердиктом о невиновности. Те же самые люди, те же судьи выносят по аналогичным делам совершенно другие решения. Оправдательные.
Группа самых активных патриотов-борцов с космополитизмом устраивает рейд по редакциям газет, многотиражных и с просьбой изъять из архивов номера газет с их публикациями. Или хотя бы вымарать заметки, где они клеймили, бичевали, призывали. И старательно - сами! - замазывают написанные на стенах лозунги и символы. Кампания закончилась, выдыхаем.
Потом даже незамазанное будут замалчивать. Ограничиваться короткой строчкой в учебниках о перегибах.
Уже в конце 80-х кто-то из тогдашних истинных патриотов предлагал редакциям (в том числе лично автору мемуаров, которые он в 2000 году принес в редакцию "Саратова") продать архивы многотиражек с клеймением. Чтобы уничтожить. Чтобы переписать историю и сочинить трогательный рассказик об отдельных перегибах, к которым лично они отношения не имели. Спустя 30 лет им не давала покоя их патриотическая деятельность ради выдуманных идей, оказавшихся ненужными и вредными. К их радости, архивы давно уже были сданы в "Стимул" и на полученные талоны приобретены полезные книги.
Они не догадывались, что по законодательству об обязательных экземплярах несколько подшивок остались в государственных архивах и библиотеках. Да и какое теперь (особенно в 2025) кому до этого дело. Кто будет читать эти архивы и что это даст? Ничего.
Источник: https://dzen.ru/a/aI2CUTe16XgsSGXC
|
3
"Но то "свои" 90-е, особенные и неповторимые, навсегда остались в их сердце"
Вчера вышла история с теплыми воспоминаниями о 90-х в России https://www.anekdot.ru/id/1514736/ . Последней фразой из той истории, взятой в кавычки, я озаглавил выкладываемую свою историю. Ибо вспоминать с теплотой о времени постперестроечной разрухи в стране могут только специфические люди.
Поделюсь очень сжато своими воспоминаниями. Из "научного окопа" тех времен. Не претендуя на абсолютную истину.
Это было время "большого хапка", недоступного простым смертным. Страна нищала и скукоживалась численно. Детские садики закрывались. Криминал, включая рэкет, бандитизм, наркобизнес, убийства и исчезновения людей не из криминальной среды, а также кровавые разборки в криминальной среде перестали быть из ряда вон выходящими событиями. Слышал рассказы очевидцев о том, как люди с массивными золотыми цепями подъезжали на новой тачке к церкви, оттуда выходил батюшка и производил обряд освящения.
Ученые нищенствовали, за небольшим исключением ездящих периодически за бугор зарабатывать там "вахтовым методом" или получивших из-за бугра финансирование для работы в России. Хорошо помню, как собираясь раз утром на работу, слушал попутно радиоточку на кухне. Уловил репортаж корреспондента с перерыва заседания Госдумы. Корреспондент спрашивает одного из депутатов (наверное, имевшего отношение к законодательному управлению наукой в стране) о том, почему так нищенски финансируют науку. На что депутат отвечает, что они финансируют науку настолько, насколько находят необходимым. А если кто из ученых находит уровень оплаты недостаточным, то пусть становятся конкурентноспособными мировыми учеными, и едут работать туда, где их больше оценят.
Я остался стоять ошарашенным на несколько минут. Куда движется страна? Какое видение будущего страны есть у власти?
Раздумьями своими я поделился со знакомым-экономистом, повстречав его как-то через некоторое время. Он занимался исследованиями в сфере экономики крупного бизнеса. Внимательно, не перебивая, выслушав меня, он сказал по смыслу следующее: Страной сейчас правит сырьевая мафия. По ее оценке, для обслуживания всего сырьевого комплекса страны нужно всего 30-40 миллионов человек. Остальные- лишние. Поэтому и детсадики в прежнем объеме не нужны, и наука тоже. Когда останется лишь необходимое количество населения, оно заживет достойно, как в Арабских Эмиратах. И что в мировой истории все случаи первоначального накопления капитала при становлении капитализма в стране были на крови. Без исключений.
На протяжении нескольких лет я не находил контрдоводов к этой версии. Пока не появилась новая реальность в виде разговоров в мире о том, кто имеет права на северные недра планеты. И появился хребет Ломоносова, и осознание необходимости охранять кладовые. И осознание отличия своего статуса от такового у Арабских Эмиратов. И вновь стали востребованы и детсадики, и наука...
П.С. Как высказался раз полушутливо один академик, междуусобицу русских княжеств помог преодолеть хан Мамай.
|
|
4
Корабль терпит крушение. Через некоторое время спасатели находят на необитаемом острове единственного скончавшегося в живых человека. Вокруг него разбросаны обглоданные кости других пассажиров. "Но как же так?" - вопрошают спасатели. - Ну, вы понимаете, голод, кто сильней тот и прав, у меня не было другого выхода как только съесть их всех одного за другим, - отвечает спасшийся. - Но как же! Ведь прошло всего только полрора дня!!
|
|
6
За что жён впрягали в повозки
Чаще всего их запрягали рядом с лошадью – одной женщине не сдвинуть с места телегу или сани. Ни родственники, ни односельчане, в такое дело не вмешивались: если замарала своё имя, значит должна отвечать. Даже родителей не подпускали близко. А они и не спешили на помощь – наоборот, всячески винились перед зятем. Это называли «сором» - или стыд.
Посмотреть на Федосью сбежалась вся округа: такие события в Богородском видали нечасто. Степан Мякотин, приехав с ярмарки, прознал, что супруга была любезна с другим. Получив признание, не успокоился. И, чтобы «научить» жену, запряг её в сани.
Делами семейными занималась церковь. За нарушение обетов полагались епитимьи или мог последовать развод. Но чаще такие вопросы решали сами, внутри рода. Традиции были куда сильнее законов. Максим Горький описал, как в деревне Кандыбовке, в 1891 году, муж запрягал в телегу свою оступившуюся жену.
Народная традиция воспевала добрую супругу – послушную мужу, уважительно относящуюся к его родителям, заботливую с детьми и, непременно, работящую. Она не тратит время попусту, всегда занята, и не старается выделить лишний часок на разговоры с соседками. В поучении к сыновьям, отцы отмечали: «Не сказывати жене правды ни в чём». Дескать, разнесёт потом по соседкам. А там, где беседы и праздность – там и до «сорома» недалеко.
Учить за проступки разрешал и Домострой. Про телегу там, конечно, ни слова, но написанное не всегда соотносилось с обычаем. Могли просто надеть на шею хомут. Иногда это был самодельный хомут, из соломы, испачканной сажей – чтобы подчеркнуть неблаговидность поступка. В таких случаях к телеге не припрягали, но могли провести по селу, под смешки и выкрики всей округи.
К замужним было принято относиться строже. Если совершался проступок, то вину однозначно перекладывали на женщину. Известен случай в Ярославской губернии в XIX веке, когда жена одного из братьев предпочла другого. Как описывают этнографы, всё негодование обрушилось на супругу: «Брат не виноват, - говорил муж, - женщина всякого может увлечь».
А впрягать в телегу продолжали и в двадцатом столетии, в Алтайском крае. Исследователь русской старины, Наталья Пушкарёва, указывала, что лошадь при этом могли пустить вскачь, и тогда поспеть за ней было очень непросто. Художник Александр Бучкури в 1936 году написал об этом картину "Вывод".
Любопытно, что историки не находят подобных примеров ранее шестнадцатого века. Вполне возможно, что такая традиция сложилась и закрепилась именно в то время, и продержалась почти триста лет. Есть версия, что связано это могло быть с общим закрепощением – с развитием крепостного права.
|
|
7
Жена говорит:
Я тебе весь плов доложу? А что?! Да ну, не выдумывай! Как это так? Ты ж мужик, тебе больше есть нужно. Наворачивай! Ну а куда я его дену? Он испортится до завтра! Давай, давай выбросим, собакам бродячим отдадим! Очень хорошо! А я ведь варила, старалась! Душу вкладывала. Он вкусный, давай-ка не капризничай. И салатик ещё. Ну а что, будет только место занимать в холодильнике, а там его осталось — смех один. Не лопнешь! Вот! И хлеба вон тот кусочек, да-да, этот. А говорил не сможешь!
Снова она:
Всё, я пиццу доесть не могу, чего она такая здоровенная-то?! Лучше доешь ты, и вот эти корки от неё тоже возьми. Я корки не ем, они жёсткие и слишком зажаренные. И начинки на них нет. Бери! Выбрасывать же грех! Еду выбрасывать всегда нехорошо! Ешь, всё в тебя влезет, вон ты какой кабан! Ой, бургеры у них такие жирные, я только половинку осилю, даже меньше, остальное всё тебе. Картошка такая огромная, фу. Где они такую находят только? Бери ты.
Ну как нет, ну давай всё тут раскидаем, конечно! Ты в детстве про общество чистых тарелок читал? Ленин там заставлял в голодные послереволюционные годы детишек всё-всё доедать до последней крошки! Вот и ты давай, как Ленин! В общество чистых тарелок! Молодец!
Так же она:
Чёт у тебя пузо-то уже не втягивается! Ого ты гиппопотамус! Нагибаться-то ещё сам можешь? Шнурки не завязать? Это же вредно, когда у мужчины талия больше метра в обхвате, я на ютубе доктора одного смотрела — он рассказывал. У нас вот беговая дорожка зачем в зале стоит? Простыни на ней удобно сушить? Это да. Но ещё и бегать на ней нужно. Ну серьёзно, а то прям жирный стал, ужас. Тяжёлый, как чёрт, откуда только что берётся! Давай уже что-то делать, как-то следить за питанием. Ну серьёзно, ты ж не старый ещё, а вон какое брюхо. Давай-давай.
|
|
8
Жена обожает скандинавские детективные сериалы. Иной раз и я задерживаюсь напротив экрана. И вот что удивляет: во всех фильмах действие происходит в уютных провинциальных городках, на фоне потрясающих пейзажей. И при этом — в каждой серии масса убийств, трупы складывать некуда! В какой-то момент возникает ощущение, что у этих скандинавов каждый второй — маньяк и серийный убийца, а у каждого первого серьёзная детская травма и скелеты в шкафу (не только в переносном смысле). И вот шутка юмора: начинается очередная серия, в разгар семейного праздника одного из членов семьи находят в луже крови. Приезжают следователи, полиция и т.д. И молодой полицейский говорит: «Я всего лишь второй месяц констебль, а у меня уже второе убийство!». Так и хотелось ему сказать: «А ты чего хотел? Привыкай парень, это же Швеция!!»
|
|
9
Стругацкий на Камчатке.
Аркадий Стругацкий окончил Военный институт иностранных языков по специальности переводчика с японского и попал по распределению на Камчатку в начале 50-х годов. Восстановить воспоминания о службе можно по его письмам брату Борису. Аркадий Стругацкий — Борису Стругацкому, октябрь 1952 г., Петропавловск-Камчатский:
«Вот и нашей семье пришлось забраться в страну чудес и удивительного, ставшего буднями. Ибо Камчатка — это гораздо более странное и интересное, чем Курильские острова и Сахалин, взятые вместе. Здесь медведи бродят в полутора десятках километров от города, в изобилии растут грибы и ягоды, в речках шириной в метр водятся рыбы, не умещающиеся в них поперек; из утреннего тумана вырастают снежные вершины, неделями бушуют катаклизмические ливни, гигантские красные муравьи охотятся за кузнечиками. Наблюдаю, записываю, слушаю. Всё ново, интересно. А жизнь здесь трудновата, надо прямо сказать. Ну, что поделаешь. Служить надо.»
Борис Стругацкий считал, что это время очень сильно повлияло на его брата.
«Это был, вероятно, самый живописный период в его жизни», — писал он, — «Аркадию довелось испытать мощное землетрясение. Он был свидетелем страшного удара цунами на Курилах в начале ноября 52-го года». Сослуживец Стругацкого Владимир Ольшанский описал эту трагедию так: «Камчатка не пострадала, но землетрясение ощущалось в полную силу. Нас сильно покачало, а через несколько дней к нам в гарнизон привезли пострадавших и спасенных с Курил. Жили они в солдатских казармах, кормили их из походных солдатских кухонь, а наши жены собирали для них теплые вещи, обувь, постельное белье, ведь было уже довольно холодно. Об этом, естественно, мы в своей газете не писали, запрет был полнейший. Аркадий Натанович летал на Курилы в составе группы офицеров и специально отобранных солдат и сержантов, как нам объяснили, для поддержания порядка. Но мы отлично понимали, что у разведчиков были совершенно другие задания — обезвреживать оставленную японскую агентуру. Аркадий привез с Курил отличную подзорную трубу, и мы с ним иногда вечерами выходили на улицу и смотрели через этот оптический прибор на Луну. Кстати, потом эту трубу я видел у него в Москве».
Аркадий Стругацкий — Борису Стругацкому, декабрь 1952 г. Петропавловск-Камчатский:
«Мой дорогой Боб! Получил твое письмо, вернее — все ваши письма, которые вы когда-либо посылали на Камчатку. Я не писал так долго потому, что был в командировке — самой интересной и богатой впечатлениями в моей жизни. Я был на острове Сюмусю (или Шумшу — ищи у южной оконечности Камчатки). Что я там видел, делал и пережил — писать пока не могу. Скажу только, что побывал в районе, где бедствие, о котором я тебе писал, дало себя знать особенно сильно. Обратно ехал на тральщике и попал в одиннадцатибалльный шторм. Боря, шторм — это не переживание. Это сплошной бред пополам с блевотиной и бессонницей. Ты вцепился в стойку бомбосбрасывателя на корме и тупо глядишь, как накатывается исполинская тяжелая тошнотворного вида волна. Дз-з-з! Тральщик взлетает на ее гребень и наклоняется так, что твой нос оказывается в двух сантиметрах от воды. Желудок обрывается в ноги. Ж-жах! Тральщик проваливается вниз, желудок стремительно летит к горлу.»
Дальневосточный период неоднократно возникает в творчестве Стругацких. В самой первой повести — «Извне» — действие происходит на вулкане Алаид (остров Атласова), куда Аркадия Натановича забросили по заданию во время службы. Командировку на Шумшу братья описали в начальных главах «Четвертого царства». Острова Курильской гряды Парамушир, Шумшу и Онекотан стали местами действия книг «Улитка на склоне» и «Белый конус Алаида». Герои этих произведений находят старинный японский дот и спускаются в подземную крепость.
Всё это не выдумки фантастов, а реальные укрепления, оставшиеся на острове Шумшу после Советско-японской войны. Как видим, служба на Камчатке одного из братьев очень сильно повлияла в дальнейшем на творчество авторов.
(по материалам из биографии Стругацких)
|
|
10
Плиток не хватило на даче. Бетонных 40х40 см. Двух штук. А тут жена кстати заехала на автомобиле к отпускному мужу.
- Не будет ли любезен многоуважаемый джин, в смысле, фея?
- А поехали!
Мы в этом месте много всяких плиток покупали. Чо почем знаем. Квадратный метр такой плитки стоит 450 рублей. Сложным математическим подсчетом с округлением в проспекте данной фирмы установлено, что в квадратном метре шесть штук. Думаете, ныть буду по поводу округления? Не-а. Устраивает.
Выхожу из машины возле бытовки-сарайчика-столовой-магазина.
- Эй, - говорю, - люди! Есть кто живой и торгующий?
- Есть, - отвечают. Такой бородато-небритый и загорелый до черноты мужичок лет шестидесяти, - чего изволит господин?
- А господин изволит две штуки красной плитки сорок на сорок.
- Две квадратных метра? - переспрашивает с надеждой.
- Нет, два плитка всего, - дразнюсь.
- Сколько стоит? - спрашиваю уже для уточнения. Я еще в машине 450 на три разделил, стописят рублей получилось, и в отдельный карман отсчиталось.
- Скока стоит, щаз в проспекте посмотрим! - Смотрит проспект. Шевелит губами шепчет про себя: шесть штук в квадрате, это выходит... Нифига у него не выходит. Зовет на помощь еще одного, похожего, только рубашка другого цвета. Спрашивает: Сколько стоит два красный плитка?
- А ты в проспекте смотрел?
- Смотрел. Шесть штук стоят четыреста пятьдесят рублей. А две штуки сколько стоит?
- Ты еще посмотри, может там написано?
Склоняются над проспектом, водят пальцами. Меня начинает медленно трясти. Я б подсказал, но зубы свело от смеха. Не находят ничего нового в бумажке. К ним подходят еще двое. Как первые, только без рубашек и загорелые до черноты. Обсуждают проблему. пробуют хором поделить 450 на шесть. О том, что полученное потом надо умножать на два они еще не догадываются. Каждый предлагает свой вариант. Спорят, где еще можно посмотреть сколько стоят две плитки. Или позвонить куда. Звонят, чего-то спрашивают.
Наконец к ним подходит девушка Галя в белой блузке, она там продавец и ходила обедать. Улыбается. Ворчит, что пустяковину продать не могут, а она только на полчаса и отошла всего. Бестолочи. В чем вопрос? Сколько стоит две плитки сорок на сорок красные? Фигня вопрос. Сколько у нас в квадратном метре? Шесть? Ага.
Галя достает из сумки сотовый, включает калькулятор, делит 450 на шесть и умножает на два. С победным видом показывает всем экран. Потом озвучивает число мне: 150. Вынимаю из кармана заготовленные сто пятьдесят. Меня уже не трясет. Я больше не могу ржать. Отправляемся грузить плитку в багажник. Я, Галя и первый рабочий.
Мужик аккуратно расстилает в багажнике полиэтилен, укладывает одну плитку. Я тащу вторую. Галя наблюдает и продолжает подсмеиваться над рабочим: Учить надо было математику-то, Сергеич!
Плитку я уронил.
|
|
11
И снова про навоз )))
_________________________
эпиграф: "У нас – и навоз – говно."
Однажды, заместитель главного редактора журнала, Рада Никитична Аджубей дала мне задание: отправится в Комитет по науки и технике при Совете министров СССР и подготовить, как тогда называлось, “компот” - нарезку из небольших информационных материалов, - демонстрирующий экономические связи СССР с развитыми западными странами. Приближалось знаменитое Хельсинское совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе и СССР прихорашивали к предстоящему событию.
В ГКНТ меня принял возглавлявший тогда комитет академик Владимир Алексеевич Кириллин. Выслушав, что я намерен делать, он вызвал к себе одного из замов начальника Управления внешних сношений и распорядился предоставить мне для работы кабинет и всю необходимую информацию.
Кабинет был выделен и я погрузился в отчеты, договора, переписку. Задание оказалось нелегким. Советский союз закупал на Западе всё, что только можно было вообразить: новое оборудование и зерно, обувь, одежду, телевизоры. А вот поставлял. Ну да, нефть, конечно.
Материал же, разумеется, должен был быть сбалансированным. А какой тут баланс? - После нескольких дней работы наметилась, однако, удача. Как раз в это время СССР сбыл во Францию двадцатидвухтысячетонный пресс украинского производства, а завод “Красный пролетарий” , знаменитый своими станками с числовым программным управлением, продал несколько штук в Великобританию. Материал складывался. И тут.
И тут мне попался документ, который не мог не привлечь внимания. Из него следовало, что СССР, помимо станков и телевизоров, закупал в Голландии около 100 тысяч тонн навоза в год! – Сто тысяч тонн навоза - это четыре-пять больших по тому времени транспортных судов. Можете представить себе судно в двадцать тысяч тонн водоизмещением, что-то вроде знаменитого черноморского “Адмирала Нахимова”, до краев груженное навозом. Ароматное, наверное, зрелище.
Во время обеда в добротной начальственной столовой я набрался храбрости, подошел к знакомому уже чиновнику и спросил: “Набрел я тут на любопытную бумагу. Разумеется, в печать это не пойдет. И все же. СССР покупает навоз в Голландии. Но зачем? – Что, у нас своего навоза не хватает?”
Мой знакомый взглянул на меня с некоторым, как бы сказать – удивлением, что ли, - помолчал, а потом сказал, как отрезал: “Сергей Леонидович, видите ли. У нас – и навоз – говно”.
=====================================================================================
Производил Советский Союз много, что да – то да.
В лучшие свои годы СССР добывал железной руды в четыре раза больше, чем США, выплавлял чугуна в 2.5 раза больше, стали почти в два раза больше. СССР производил больше электроэнергии, в полтора раза больше удобрений, выпускал в пять раз (!) больше тракторов.
Но вот парадокс: страна производила в 1.5 раза больше удобрений и в пять раз больше тракторов, чем США, а урожайность зерновых в СССР составляла около 16 центнеров с гектара в среднем по стране и 5-6 центнеров на поднятой целине. В России же и того меньше: 13 центнеров, а в 23 российских регионах не превышала 10 центнеров с гектара.
Много это или мало? – Средняя урожайность зерновых и зернобобовых культур в мире в целом достигла 28 центнеров с гектара, в странах ЕС - 55, в Германии - 62, в Финляндии - 34 центнеров с га, а в Швеции – 44 центнера с га. Это чтобы не списывать результаты социалистического хозяйствования на климат и “рискованное земледелие”.
Только чему удивляться, если, согласно данным, опубликованным еще в брежневские времена в открытой печати, среднее время работы новой советской сельскохозяйственной техники, которой выпускалось больше, чем в США – комбайнов, тракторов, - после выхода в поле до первого ремонта составляло аж 40 минут. . Главное, что определяло столь чудовищно нерациональную экономику – это так называемые “диссипативные циклы”.
Что такое диссипативный цикл в экономике можно понять из следующего классического примера: экскаваторы добывают железную руду. Из железной руды выплавляется железо. Из произведенного железа делаются станки и материалы, с помощью которых делаются экскаваторы, которые. добывают железную руду. В конечном итоге, отвалы растут, экскаваторы и станки ломаются и находят свое место на кладбище. И все при деле – геологи, экскаваторщики, металлурги, машиностроители. А результат - нулевой. Что в поте лица производят люди, занятые в диссипативном цикле? – Ничего. Они заняты перемалыванием природных ресурсы в грязь, в труху, в отходы.
Надо понимать: диссипативные циклы неизбежно присутствуют в любой экономике. Вопрос, однако, в их доле. В советской экономике вес диссипативных циклов был чудовищен. Если взять энергопотребление на единицу реально потребляемых людьми вещей и услуг, то оказывается, что советская продукция на круг в 15 (!) раз более энергоемка, чем американская.
Иными словами, при западной эффективности, отбирая ровно те же природные ресурсы, что СССР и при тех же трудозатратах на единицу продукции, можно было бы обеспечить на выбор почти американский уровень жизни.
Олег Модестов.
|
|
12
Дело было на майские праздники 1984 года. Вспоминаете, да? Брежнева уже нет, Ельцин ещё только будет, над страной тем временем нависла угроза всесоюзной борьбы за трезвость, но народ, к счастью, этого ещё не знает и спит спокойно. Клуб туристов из подмосковного города М. собирается на валдайскую речку Мста — дрессировать новичков на тамошних порогах. Районная газета “За коммунизм” навязывает ребятам в компанию двух семнадцатилетних девчонок — меня и Лильку, будущих абитуриенток журфака МГУ. Мы должны сочинить что-нибудь “патриотическое о боях на Валдайской возвышенности” в номер к 9 мая, и нам даже выданы командировочные — рублей, что ли, по двадцать на нос… У председателя клуба Вити Д. хватает своих чайников и нет ни одного байдарочного фартука, но он зачем-то соглашается нас взять. Лилька не умеет плавать. Это интродукция.
Завязка — типичная. Ну, ехали поездом. Ну, тащили рюкзаки и железо до речки. Ну, собирали лодки. Ну, плыли. Всё это, в принципе, не важно — даже тот забавный факт, что, когда доплыли, наконец, до тех порогов, Лилькина лодка единственная из всех сподобилась, как это называют байдарочники, кильнуться (хотя боцманом специально был назначен самый надёжный ас Серёжа…) Лилю вытащили, лодку поймали, Серёжа сам доплыл… Перехожу, однако, ближе к делу.
Там такое место есть немножко ниже по течению (было тогда, во всяком случае) — очень удобное для стоянки, и все там останавливались на ночёвку. Дрова, правда, с собой везли — по причине отсутствия местного топлива. Народу собралось изрядно — не один наш клуб решил с толком использовать длинные первомайские выходные. Так что палатки пришлось ставить уже довольно далеко от воды. Помню, нас с Лилькой взялись опекать студенты небезызвестного Физтеха долгопрудненского — Оля и два Димы, туристы толковые и опытные. У них была на троих полутораместная палатка, но они ещё и нас приютили без особого труда — колышки только пониже сделали. Нас, девчонок, ребята в середину пристроили, сами по краям улеглись (холодновато ещё в начале мая-то). Палатка раздулась боками… Уснули все быстро и крепко.
Среди ночи просыпаюсь в кромешной темноте от того, что кто-то в самое ухо дурниной орёт: “А ОН ВСЁ ПОДГРЕБАЛ — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!! И ПЕСНЮ РАСПЕВАЛ — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!!” Дуэтом орёт — на два голоса. Пытаюсь вскочить — спальник, ясное дело, не даёт. Потом соображаю, что я в палатке, причём в самой середине. В непосредственной близости от моих ушей — только Оля и Лиля. Молча лежат, не спят. И Димки оба ворочаются, заснуть пытаются. Что характерно, тоже молча. Или, вроде, ругаются сквозь зубы — но как-то невнятно: неловко им вслух при девчонках (84-й год же, золотые времена, говорю я вам…:-) А эти ненормальные снаружи всё не унимаются: “В ПОРОГ ИХ ЗАНЕСЛО — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!! И ЛОДКУ УНЕСЛО — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!!” В общем, почти до рассвета проорали, благо, в мае, да ещё на Валдае, ночи короткие. Угомонились, наконец.
Утром, часов не то в шесть, не то в семь, просыпаюсь от шума на берегу. Продираю глаза, вылезаю на свет божий, вижу картину: у самой кромки воды наводят шухер два здоровенных верзилы в бушлатах и бескозырках. Выстроили по ранжиру всех, кто им на глаза попался на своё несчастье, и орут до боли знакомыми охрипшими голосами: “Товарищи бойцы!! Поздравляем вас с Международным днём солидарности трудящихся — праздником Первое Мая!! Пролетарии всех стран — соединяйтесь!! УР-РРА-А-АА!!!” Сонный народ подхватывает, даже с некоторым энтузиазмом: “Ура-а!” Верзилы — что бы вы думали — шмаляют вверх из настоящей ракетницы, пожимают всем руки, садятся в байдарку (она делает “буль” и оседает по верхний стрингер) и торжественно отчаливают. Оркестр, гудок, рукоплескания, букеты летят в воду, дамы промакивают слезинки батистовыми платочками…
Немного погодя часть нашей компании тоже отчалила: у Димок у двух зачёт, пропускать нельзя, а то к сессии не допустят. Оля без них, конечно, оставаться не захотела. Мы с Лилькой решили податься вместе с физтеховцами — у нас командировка, нам материал писать. И ещё, помню, присоединилась к нам одна семейная пара: муж в каком-то ящике почтовом работал, там режим строжайший, пять минут опоздания — объяснительную пиши… Благословил нас председатель Витя, а сам со второй половиной клуба остался учить молодняк пороги проходить.
И вот доплыли мы до какого-то города, где железнодорожная станция. Не помню сейчас, как называется, всё-таки давно дело было. Там надо на поезд садиться, чтобы в Москву. Приходим на вокзал (приползаем, вернее — рюкзаки же при нас, и железо это байдарочное), а там таких как мы — полный зал ожидания. И все нервные: на вечерний поезд московский билетов нет, а есть только на утро. Мужики начинают потихоньку психовать: им с утра кровь из носу надо быть в столице. И находят они неординарное инженерное решение: как только подъезжает поезд — штурмуют вагон, оккупируют тамбур, заваливают все двери рюкзаками и — уезжают, стараясь не слушать вопли проводницы. А мы остаёмся — четыре ещё не старые особы женского пола, и с нами две байдарки — казённые, между прочим, клубные. Да ещё свои рюкзаки. И денег только на билеты в общий вагон да на буханку чёрного хлеба и банку джема “Яблочно-рябиновый” осталось. Рябина красная, лесная, джем от неё горький…
Переночевали в зале ожидания на полу: кафельный был пол, жёлтый, как сейчас помню. Подходит утренний поезд, стоянка две минуты. Наш вагон — в другом конце состава. Мимо народ бежит с рюкзаками наперевес, все уехать хотят. А мы стоим возле своей горы барахла, растерялись совсем. Кто знает - тот знает, что такое байдарки “Таймень”, пусть и в разобранном виде. И вдруг…
Вот ради этого вдруг я всё это и пишу. Вдруг — откуда ни возьмись — два эти супостата окаянных, верзилы здоровенные, которые нам прошлую ночь спать не давали. Схватили каждый по две наши упаковки байдарочные и стоят нахально, озираются — что бы ещё такое ухватить. А байдарки клубные, казённые же…
До сих пор — столько лет прошло — а всё ещё стыдно. Вот, каюсь во всеуслышанье и публично: показалось мне на секунду, что сейчас смоются бугаи с нашими вещичками — и поминай как звали. И тут они орут на нас: “Ну что стоите — побежали!”
Добегаем до своего вагона, они запихивают наши вещи, запихивают нас, потом свои рюкзаки бросают, запрыгивают — на ходу уже… Полчаса потом завал в тамбуре растаскивали. Разбрелись по местам, перевели дух наконец.
Вагон плацкартный, билеты у всех без места — пристроились кто куда. Мы четверо, девочки-одуванчики, выбрали боковой столик. Достали банку с остатками джема этого горького, хлеба чёрного чуть меньше полбуханки на куски нарезали, сидим глотаем всухомятку, кипятка нету в вагоне. До дома ой как долго ещё… А супостаты наши, благодетели, напротив верхние полки заняли. “Ложимся, — говорят, — на грунт”. И легли: ноги в проходе на полметра торчат, что у одного, что у другого. Морды распухшие у обоих, красные, носы облупленные — на первом весеннем солнышке на воде в первую очередь носы сгорают. Лежат на локти опираются — один на левую руку, другой на правую, щёки по кулакам по пудовым как тесто стекают… Смотрят на нас сквозь опухшие веки, как мы вчерашним хлебом пытаемся не подавиться, и комментируют: “Да-а, бедно вы, пехота, живёте. То ли дело мы, моряки — у нас и сливки сгущенные, и сервелат финский, и “Саянчику” бутылочка найдётся…” Щёлкнули по кадыкам, подмигнули друг другу и в рюкзаки свои полезли. Сейчас как примут своего “Саянчику”, как пойдут переборки крушить — ой, мама…
А рюкзаки у них, кстати, были — это отдельная песня. Огромные — чуть ли не со своих хозяев ростом. Туда и байдарка разобранная помещалась (железо, наверное, у одного было, а шкура у другого), и всё остальное добро. Тяжеленные… Зато у каждого — только одно место багажа, хоть и явно негабаритный груз. Не потеряешь ничего, в спешке не забудешь… Удобно, что и говорить — тем, у кого духу хватит поднять.
И вот, значит, лезут они в эти свои великанские рюкзаки и достают… Банку сгущённых сливок, батон сервелата и бутылку газировки “Саяны”. И всё это нам сверху протягивают. А 84-й год на дворе, напоминаю в который раз. Заказы, талоны и нормы отпуска.
Вот не помню сейчас — сразу мы на это добро накинулись или всё-таки поломались сначала немножко для приличия… Если и ломались, то, наверное, не очень долго: есть дико хотелось. Навалились дружно, особо не заботясь о манерах… А они на нас сверху смотрят — один слева, другой справа, и такая в заплывших глазах нежность материнская… Картину Маковского помните — “Свидание”? В Третьяковке висела? В таком вот, примерно, ключе.
По дороге они нам ещё песню спели — про то, как “Из Одессы в Лиссабон пароход в сто тысяч тонн шёл волне наперерез и на риф залез…” Так гаркнули, что на переборку облокотиться было невозможно — вибрировала она до щекотки в бронхах. Проводница прибегала выяснять, что случилось. Весь народ, который после кафельного пола в зале ожидания отдыхал, перебудили. А песенка закольцованная, как сказка про Белого бычка. Не перестанем, говорят, пока все подпевать не начнут… Когда по третьему разу поехали — народ смирился, подхватывать стал потихоньку, а тут и Москва, Ленинградский вокзал…
Они ведь нас, обормоты сердобольные, ещё и до Ярославского вокзала дотащили и в электричку погрузили торжественно, ручкой помахали. И с тех пор благодетелей наших я не видела ни разу. И имён даже не знаю. Осталось только в памяти почему-то, что они, вроде бы, ленинградские были, не московские. Но опять же — столько лет прошло, не поручусь.
Вооот... Статью мы с Лилькой написали — омерзительную. Просто до сих пор стыдно вспомнить. Это сейчас я про войну понимаю кое-что — довелось взглянуть, было дело (никому не пожелаю). А тогда — “воды” налили про какой-то памятник, который в одной деревне случайно увидели, вот и весь патриотизм. Я псевдонимом подписалась, Лилька, правда, своей фамилией, ей не страшно было, она уже тогда замуж собиралась… Газета “За коммунизм” тоже довольно скоро сменила девичью фамилию и теперь называется... ээээээ... ну, допустим, "Лужки". Пишет, правда, всё так же и всё о том же…
Полжизни назад дело было, если разобраться, но морячков нет-нет, да и вспомню. Хоть бы спасибо им как следует сказать…
СПАСИБО!!!
|
|
13
Читаю сейчас сыну перед сном по одной главе «Волшебника Изумрудного города». Очень любил все эти книги в детстве, но видимо многого тогда не понимал. Сейчас
же волосы встают дыбом.
Посудите сами. Несовершеннолетнюю девочку Элли заносит в Волшебную страну и она сразу начинает с убийства – ее домик давит в лепешку злую колдунью Гингему.
Казалось бы она не причем – это случайность. Пример урагана «Катрина» говорит нам о том же самом. Но тревожный звоночек уже прозвенел.
О личности девочки и ее морали многое говорит и то, что ее верный песик Тотошка снял с трупа погибшей серебряные башмачки и Элли с готовностью их надела.
Здраво рассудив, что далеко одна она не уйдет, а способности Тотошки обеспечить ей защиту сравнительно невелики, она начинает сколачивать вокруг себя группу
друзей, причем выбирая для своих целей неполноценных, обделенных судьбой типов.
Первым из них становится Страшила – о характере которого многое говорит то, что даже миролюбивые жители этой страны посадили этого типа на кол. Этот дегенерат
умеет считать до пяти и полностью лишен мозгов.
Но зато Элли в отсутствии мозгов не упрекнешь, и уже в этом месте пытливый читатель понимает, что смертью Гингемы все не закончится.
В глухом лесу Элли и Страшила находят себе еще одного друга. Железного Дровосека с большим топором. Хитрая девочка здраво рассудила, что бессердечный Дровосек
сослужит ей хорошую службу.
Запудрив отсутствующие у своих спутников мозги, Элли ловко прокручивает следующую комбинацию. Оторвавшись от спутников, она провоцирует своим нимфеточным
видом местного жителя-отшельника по прозвищу Людоед. Это проверка боевых качеств новых друзей. И они не подвели. Вместо того, чтобы сдать местного жителя
в органы правопорядка, хотя его наверняка бы отпустили после проверки фактов, Страшила и Дровосек хладнокровно убивают беднягу – Страшила бросается ему
под ноги, а Дровосеку достаточно одного удара, чтобы снести незадачливому любителю юной плоти голову.
И вот троица спаяна кровью, за ней тянется кровавый след, но Элли этого мало. Она впутывает в свои силки третьего спутника – Льва, искусно играя на комплексах
последнего и сначала натравливая на него Тотошку, а потом упрекая в трусости. Взятый на «слабо» Лев не сразу понимает в какую компанию затесался, но шанса
убежать у него нет.
Элли заманивает спутников в заповедный лес, где проживают занесенные в Красную книгу саблезубые тигры. В итоге главу про тигров из местной Красной книги
можно смело вычеркивать, а Лев замазан в криминале так, что вынужден идти с компанией дальше. Альтернатива у него одна –тюрьма или живодерня.
Но девочка Элли еще не совсем уверена в том, что Лев не свернет с преступного пути, поэтому заманивает его на маковое поле, где подсаживает его на наркоту.
В то время как Лев спит в наркотическом дурмане, ее верный терминатор Дровосек рубит голову дикому коту, который гоняет мышей. Теперь он убивает просто
для того, чтобы не заржаветь.
Идя фигурально выражаясь по колено в крови по вымощенной веселеньким кирпичом дороге, бригада из 4 существ, назвать их людьми уже не поворачивается язык,
не считая Тотошки, прибывает в столицу – Изумрудный город. Правитель оного – некто Гудвин, занявший свой пост нелегитимным путем, сначала пугается, подозревая
в незамысловатой внешности друзей сотрудников Счетной Палаты под прикрытием.
Но всмотревшись в Элли получше, замечая на ее стройных нимфеточных ножках серебряные башмачки, снятые с трупа пожилой женщины, Гудвин понимает с кем имеет
дело. Да Элли и сама не скрывается – смело вываливая перед ним историю боевого пути.
Ничего странного, что смышленый Гудвин моментально подписывает ее на очередное задание – устранить еще одну пожилую женщину, по сути губернатора соседней
области – Бастинду.
Элли естественно соглашается, а ее верные друзья безусловно вписываются в это дурно пахнущее дельце, хотя прекрасно отдают себе отчет в том, что убивать
придется много.
И это правда.
Набивший руку Железный Дровосек экономными ударами убивает пятьдесят волков. Серийным убийцей он стал уже после парочки саблезубых, но тут счет пошел уже
на десятки. Расправившись с волками, он довел число убитых своим топором до 54.
Позавидовавший его результативности Страшила, завидев стаю ворон, передушил их всех голыми руками, «побросав тела в кучу». Этой картине позавидовал бы
и художник-баталист Верещагин.
Затем и стая редких пчел со стальными жалами не оценила ситуацию и погибла в полном составе.
Уже в этот момент было ясно, что старушка Бастинда обречена. Ее «заказали» абсолютно отмороженной, беспринципной компании без каких-либо «понятий».
Да и Элли поняла, что хватит прикидываться глупой девочкой, для роста личного авторитета пора приоткрыть истинное лицо. Она мочит Бастинду в буквальном
смысле слова, выполняя заказ Гудвина.
Это не последняя жертва квартета. Будут и другие.
Поражает цинизм и полное отсутствие моральных ориентиров девушки.
Неудивительно, что Гудвин, оценив результативность деятельности компании, решил передать власть преемнику и оставил свой пост. На него он посадил самого
"толкового" – безмозглого Страшилу, понадеявшись на то, что тот не начнет ворошить давнишние дела и интересоваться судьбой изумрудов, вместо которых повсеместно
обнаружились обычные стекляшки.
Серьезно опасаясь за свою жизнь, Гудвин немедленно покинул территорию страны и отправился прямиком в Соединенные Штаты Америки.
Озадаченная Элли было приступила к привычному занятию, но следующая потенциальная жертва умудрилась остановить цепь убийств и депортировала девочку на
родину вместе с провокатором Тотошкой.
|
|