Анекдоты про кулисами |
52
Левон Оганезов вспоминает...
Несколько раз я ездил на гастроли с неразлучной тогда парой - Игорем и Яшей. Они были рабочими сцены. Но вели вполне артистическую жизнь. Основанием для этого были их фамилии. Игорь был Ильинским, а Яша - Довженко.
Один маленький эпизод. Они придирчиво выбирали из стоящих за кулисами девушек одну и, глядя ей в глаза, спрашивали: “Хотите сниматься в кино?”. Девушка бдительно спрашивала: “А вы кто?”. Услышав в ответ могучие фамилии Ильинский и Довженко, в её воспаленном мозгу проносились кадры из будущего фильма с нею же в главной роли. И несчастную, зомбированную, уводили в гостиницу. Раздевали и придирчиво осматривали. Сопровождали осмотр замечаниями типа: “Посмотри вправо, руки перед собой, глаза наверх” и так далее. Если девушка категорически не хотела раздеваться, один из них строго произносил ключевую фразу: “Что с тобой? Возьми себя в руки!”. И, видимо, девушка брала себя в руки, потому что осечек у них не бывало.
|
53
Моя жена работает в театре. Да, я в курсе, что они там в театре "служат", но меня всегда коробил этот дешёвый пафос, поэтому для меня она там работает. И вот однажды она пришла домой вся на нервах и в переживаниях: предстоит выпускать новый спектакль. Нервы из-за того, что режиссёром этого спектакля назначен некто Х. А этот Х имеет репутацию ужасного тирана и деспота, от которого стонут даже самые авторитетные и самые стойкие. Здесь нужно пояснить, что в принципе любой режиссёр как минимум во время работы – тиран и деспот. В нашей реальности это необходимые качества, без которых он просто не будет успешным в профессии. Поэтому для режиссёра заслужить подобную славу – это не просто так, это особенный показатель.
Начинается работа над спектаклем. Проходит неделя, другая, я слушаю рассказы – и однажды говорю, мол, похоже, режиссёр-то оказался не таким уж и страшным. Ты вот очень даже положительно о нём отзываешься. На что жена отвечает: ты просто не представляешь себе, как он каждый день орёт. Какие слова говорит. Как актрисы рыдают кто потом за кулисами, кто прямо на сцене. Но я, говорит – поняла одну вещь. Он всего-навсего требует, чтобы люди хорошо работали. Качественно, с отдачей. И у тех, кто так делает – с ним просто замечательные отношения.
|
|
54
Загадка одного анекдота. Юрий Никулин рассказывает
Еще учась в девятом классе, я с моим школьным приятелем Шуркой Скалыгой поехал как-то на стадион. Висим мы на подножке (в то время у трамваев не было автоматически открывающихся и закрывающихся дверей), а рядом с нами два парня, с виду студенты. Один из них и говорит другому:
— Слушай, мне вчера рассказали интересный анекдот.
Мы с Шуркой насторожились.
— Один богатый англичанин, — начал рассказывать парень, — любитель птиц, пришел в зоомагазин и просит продать ему самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жердочке, а к его каждой лапке привязано по веревочке. «Попугай стоит десять тысяч, — говорят ему, — но он уникальный: если дернуть за веревочку, привязанную к правой ноге, попугай будет читать стихи Бернса, а если дернуть за левую, — поет псалмы». — «Замечательно, — вскричал англичанин, — я беру его». Он заплатил деньги, забрал попугая и пошел к выходу. И вдруг вернулся и спрашивает у продавца: «Скажите, пожалуйста, а что будет, если я дерну сразу за обе веревочки?»
И тут парень, который слушал анекдот, вдруг сказал:
— Нам выходить надо.
И они на ходу спрыгнули с трамвая.
Пришел я домой и все рассказал отцу. Целый вечер мы гадали, какая может быть у анекдота концовка. Наверняка что-нибудь неожиданное. Мы перебрали сотни вариантов, но так ничего и не придумали.
Прошло много лет. В годы войны, когда мы стояли в обороне под Ленинградом, как-то один мой товарищ рассказывает в землянке:
— Послушайте, ребята, хороший анекдот. В одном магазине продавали дорогого попугая. У него к каждой лапке привязано по веревочке. Как дернешь за одну, так он частушку поет, как дернешь за другую — начинает материться.
— Ну?! — воскликнул я в нетерпении.
Только солдат хотел продолжить рассказ, как его срочно вызвали к комбату. И он больше в землянку не вернулся. Его отправили выполнять задание, во время которого он получил ранение и попал в госпиталь.
И вот в Калинине во время представления стою я как-то за кулисами рядом с инспектором манежа, и он— Знаешь, хороший есть анекдот. О том, как в Америке продавали попугая с двумя веревочками.
— Ну?! — замер я в потрясении.
— Сейчас объявлю номер. Подожди.
Вышел инспектор манежа объявлять номер, и с ним стало плохо, сердечный приступ. Увезли его в больницу.
Я понял, что больше не выдержу, и на следующий день пошел к нему в больницу.
Купил яблок, банку сока. Вхожу в палату, а сам весь в напряжении. Если сейчас упадет потолок и инспектора убьет, я не удивлюсь.
Но потолок не упал. Просто мне медицинская сестра показала на аккуратно застеленную койку и сказала:
— А вашего товарища уже нет…
Ну, думаю, умер. А сестра продолжает:
— Его час назад брат повез в Москву, в больницу.
«Еще не все потеряно, — подумал я. — В конце концов, вернется же он обратно». Но до конца наших гастролей инспектор так и не вернулся.
Отец был потрясен этой историей.
— Прямо мистика какая-то, — говорил он, — жуть берет.
Спустя три года я снова попал в Калинин. В цирке инспектором манежа работал другой человек.
— А где прежний инспектор? — сразу же спросил я.
— А он ушел из цирка, — ответили мне. — Работает здесь, в Калинине, на радио.
В первый же свободный день я отправился на местное радио, отыскал комнату, где работал бывший инспектор. Два раза переспросил сотрудников, там ли их начальник (инспектор на радио возглавлял какой-то отдел), и, когда мне сказали, что он сидит на месте, я с трепетом постучался в дверь и вошел в кабинет.
Он сидел за столом и, увидев меня, воскликнул:
— О! Кого я вижу.
Я же про себя говорил: «Тише ты, тише. Не очень радуйся. Сейчас что-нибудь произойдет».
Проглотив слюну, набрав воздуха, я выпалил:
— Привет! Что было с попугаем, у которого на ногах были привязаны веревочки?
— У какого попугая? — опешил бывший инспектор.
Я напомнил об анекдоте.
— А-а-а… Да-да… Такой анекдот был. Понимаешь, начало я, кажется, помню; продавали попугая в Америке… но вот концовку я забыл.
— Как забыл? — обмер я. — Ну вспомните, вспомните, — умолял я.
Он задумался, потом радостно воскликнул:
— Вспомнил! Сейчас расскажу. Только быстренько схожу к начальнику, подпишу текст передачи.
— Нет! — заорал я. — Сейчас расскажите, я и уйду.
И он рассказал.
Оказывается, когда покупатель спросил продавца, что будет, если дернуть сразу за обе веревочки, то вместо продавца неожиданно ответил сам попугай.
«Дурр-рак! Я же упаду с жердочки…»
Так я, наконец узнал концовку анекдота.
|
|
55
Я сегодня позвонил на местную радиостанцию, и ведущий, поприветствовав меня, сказал: - Поздравляю! Вы - наш первый дозвонившийся слушатель, и поэтому, чтобы выиграть главный приз, вам нужно всего лишь ответить правильно на один единственный вопрос! - Класс! - восторженно сказал я. - Вы готовы? - спросил ведущий. - Это будет математический вопрос. - Ну, у меня есть ученая степень в области математики, и я работаю учителем в школе, так что, думаю, проблем не возникнет! - с гордостью сказал я. - Хорошо! Итак, чтобы выиграть наш главный приз - 2 билета в первый ряд на концерт Шамана и встречу с ним за кулисами - скажите, сколько будет дважды два? - Семь, - уверенно ответил я.
|
|
56
В украинском музыкальном театре играли оперу с замудрёным названием. Но, как это иногда бывает, артистка, которая пела главную партию, за час перед спектаклем полностью потеряла голос (то ли мороженого объелась, то ли ещё чего). Режиссёр в панике, билетов продано много, спектакль нельзя ни отменить, ни заменить. Близится провал! Но, вдруг, как в старом фильме, к режиссёру подбегает молодая актриса, которая без пяти минут три дня работает в театре и говорит, что знает главную партию и всю жизнь мечтает её спеть. Делать нечего, на неё напяливают костюм, делают прическу, а режиссёр тем временем говорит напутственные слова. Начинается спектакль. Но как только молодое дарование открывает рот и начинает петь, всем становится понятно, что лучше бы спектакль отменили! Слушать это было невозможно. Но действие уже не остановить. Режиссёр за кулисами рвёт на себе волосы и потеет. Спектакль подходит к концу. Актриса должна выйти на сцену к своему мужу (по спектаклю) и спеть "Вбий мене!" (спектакль игрался на украинском языке). Она поёт "Вбий мене!", что переводится, кто не понял, "Убей меня!", партнёр достаёт огромный бутафорский кинжал и уже готов был вонзить его в артистку, но она вдруг отпрыгнула! Испугалась, наверное. Возникает пауза. Она, пытаясь спасти ситуацию, снова поёт: "Вбий мене!", но опять в последний момент отпрыгивает. Режиссёр, уже почти лысый и весь потный, почти в голос шепчет из-за кулис: "Поймай эту суку, схвати крепко и убей её, наконец! А то я сейчас сам это сделаю и не бутафорским кинжалом!". В третий раз прозвучало: "Вбий мене!", актёр схватил крепко актрису, вонзил в неё кинжал и должен был грянуть хор, но они все корчились от смеха. Кое-как доиграли! Артистку эту, как говорят, уволили тут же.
|
|
57
Есть у меня еще одна манса про Кио и про еще одного директора Московского цирка.
У Кио был такой номер: Он выходил в манеж с неким ящиком. Ящик был отделан зеркалами и имел лампочку. Подходил Кио (Эмиль, патриарх) к партеру, или ложам сразу за партером, вспыхивала лампочка и Кио тут же выдавал портрет зрителей. Напоминаю, никаких кодаков тогда и в помине не было, мгновенная фотография = чудо, великий фокус.
Поднаготная же фокуса состояла в том, что Кио выступал во втором отделении, а в первом из проходов незаметно фотографировались зрители на заданных местах, эту пленку за кулисами быстро проявляли и печатали портреты. На все про все требовалось около часа, что само по себе в то время было удивительно (хороший фотограф работал на Кио и все растворы для проявки-закрепления он делал на спирте, чтобы пленки и фото быстрее сохли).
Отец мой, администратор цирка, знал эти места и несколько раз сажал меня, маму и братика на них. Я тоже знал секрет фокуса – не только потому что папа администратор цирка, но и дед мой был фотографом высшего класса. Я знал когда нас будут тайно фотографировать. Мне очень хотелось подсмотреть, уловить этот момент. Ни разу не получалось...
Дело в том, что тайное фотографирование делалось во время номера: заканчивался номер с лошадьми, наездник демонстрировал чудеса джигитовки и в конце спрашивал: - Есть ли в зале желающие повторить один из трюков?
Из зала выходил придурковатый селянин, который говорил что имеет опыт обращения с лошадьми в колхозе и что он тоже может. Он залезал на лошадь и падал, потом садился задом наперед, потом его привязывали лонжей и он летал над лошадью и все это с совершенно серьезным видом. Кончалось тем, что у него лопались брюки, а жена выходила из зала и давала ему пощечину. Ничего особо замысловатого. Да?
Этим подсадным был Юрий Никулин. И я, и мама, и брат смотрели эту клоунаду раз пять. Мы знали, что в это время нас должны сфоткать и мы хотели уловить этот момент. И не смогли ни разу – так заразительно играл свою роль Никулин.
Даже без всякого кино он вполне заслужил быть директором столичного цирка.
|
|
58
Мансы Одесского Цирка
Дуров приезжал на гастроли в Одессу много раз. Дуров – это всегда что-то с животными. Вот пару манс на эту тему.
Был у Дурова номер с попугаями Ара. Ничего особенного попугаи не делали, но крупные цветные птицы с клювами как нос у старого еврея были экзотикой и заполняли представление.
Однажды во время гастролей Дурова в Одессе по каким-то делам приехал Валентин Филатов (кажется в связи с подготовкой к поездке за рубеж – Одесса порт и от нас отправлялись в загранку суда, загруженные атрибутами артистов; Филатов – это номер с медведями, соответственно клетки, сами медведи и т.д.).
Юрий Дуров с Валентином Филатовым хорошо выпили в цирковой гостинице. Юра отключился раньше, а Валентин стал учить попугаев (за кулисами сквозняки, губительные для попугаев, и Юра их держал в гостинице).
На удивление это ему быстро удалось – на следующий день почти все попугаи четко и громко кричали:
- Юра дурак.
Именно так, не Дуров, а Дурак. С таким репертуаром в манеж не выпустишь.
Я где-то слышал, что после пьянки попугаи теряют память. Поскольку больше им терять было нечего с моей подачи попугаев напоили: в сладком вине замочили хлеб и зерна и дали их попугаям. Было забавно как они ходят по полу, спотыкаясь и падая, сваливались с жердочки и висели вниз головой. Спали они долго, а когда проснулись действительно забыли все – стали кричать что-то непонятное, кусались и сторонились людей, хотя раньше были совсем ручными. Через пару недель Дуров восстановил номер, а с Филатовым еще долго не дружил.
А был и другой случай. У Дурова был слон, вернее слониха. Она была очень умная и выполняла много трюков: во первых дуров выезжал на ней в манеж, потом она подставляла ногу, чтобы ему было удобней с нее слезть. Она делала разные стойки, ходила по специальным тумбам, приносила и уносила разный инвентарь для номера и много чего еще.
Слониха вне представления стояла в конюшне и в антракте туда пускали публику посмотреть на животных. Многие приносили разные вкусности и слону перепадали то яблоко, то булочка, то конфета. Однажды некий не очень умный и не очень трезвый зритель вместо угощения сунул в хобот заженную сигарету. Хобот – очень чувствительное место, а боль никого не делает добрее. Слониха схватила обидчика, затащила в свое стойло и расплющила.
Криминальную сторону инцидента не знаю или не помню, но помню, что Дуров стал сильно бояться своей слонихи после того как она обнаружила легкий способ расправиться с тем, кто ей не по душе. А тут так совпало, что Юрий Дуров заболел. Что-то серьезное с ним было, говорили даже, что он пытался с собой покончить.
Не было его несколько месяцев. Слониха стояла, прикованная за ногу в своем загоне. Кормить – ее кормили, но общения никакого. Дуров поправился и решил попробовать восстановить контакт со слонихой – слонами в нашей стране не разбрасывались. Оделся он в цирковой костюм, в котором выступал со слонихой, набрал корзину яблок и бубликов и с опаской стал приближаться к слонихе. А у той слезы. Не вру, настоящие слезы текут из обеих глаз, яблоки-бублики не взяла, а стала гладить Юру хоботом, по рукам, по животу... Тут и он (да и многие присутствующие, некоторые из которых стояли наготове с брансбойтами, слезу пустили).
|
|
59
Георгий Товстоногов:
"Однажды вместе с другими артистами поехали на шефский концерт в ПТУ. Выходит артист Евгений Лебедев на сцену - в зале сидит человек пятьдесят угрюмых пэтэушников. Что же, думает, им такое показать, рассказать? Классику? Нет, не пойдет. Байки? Как-то несерьезно. Дай, говорит, расскажу, как я работаю над образом, как артист перевоплощается. "Вот стою я перед вами, обычный человек, и вдруг, - поворачивается, - и я уже какая-нибудь кикимора болотная. И, - рассказывает Женя, - заблажил я, показывая свою знаменитую кикимору. В зале какая-то тишина странная. На первом ряду сидит парень в телогрейке, в сапогах. И говорит: "Ты чего, отец, офонарел, что ли?" Ну, конечно, слово он другое сказал. Актеры за кулисами так грохнули, что Женя, бедный, испугался. Ну вот, придет он домой с такой байкой, только что с ним приключившейся, - разве не рассмеешься?"
|
|
61
- Сара, куда это ты собралась? - Я иду на концерт Ларисы Долиной. - Зачем? Тебе же не нравится, как она поёт... - А я хочу узнать у неё за кулисами, как именно всё исправить с помощью зонта! ==. Это несложно - нужно вставить зонт "проблеме" в задницу, раскрыть, и медленно-медленно его вытаскивать...
|
|
63
Фартук
Мой дед после армии проработал почти 30 лет учителем математики в старших классах школы (с середины 50-х по начало 80-х). Мне кажется, что его любили ученики, поскольку помню, как, будучи шкетом и гуляя под его присмотром, я нередко видел, как взрослые дяди и тёти (некоторые даже со своими детьми примерно моего возраста), подходили к нему, уважительно здоровались, представляли своих отпрысков и рассказывали о своём житье-бытье. Даже спустя годы периодически приходили письма с разных концов страны и иногда звонил телефон, обычно ближе к его дню рождения.
После дед объяснял мне - это, мол, Вася. Я у него был классным руководителем и готовил его к поступлению в институт в 59-м году. А это Сёма, лучший математик в моём классе, он закончил школу в 66-м году. Теперь он архитектор и строит большие дома. Вот Тимур. Он хоть и лодырничал, но математику хорошо выучил. Теперь он милиционер, плохих людей ловит. Зина, которую мы сегодня видели, была очень хорошая девочка, и теперь она сама учитель математики в школе.
Уважение и любовь учеников - это, конечно, замечательно, но к сожалению, ни на должности, ни на зарплате деда это никак особенно не отражалось. Ни завучем он не стал, ни золотых гор на учительском поприще не нажил. Впрочем, я думаю, он к этому и не стремился.
Но вот раз в году, дед становился для школы фигурой знаковой, даже можно сказать, ключевой. Дело в том, что как оказалось, к концу 1970-х он остался единственным участником Войны во всей школе. Оно, наверное, и неудивительно, ведь мужчин в школах и так немного работает, да и вообще состав школы ему в своём большинстве в дети годился.
В начале его школьной карьеры, в середине 50-х, День Победы был обыкновенный рабочий день, и лишь после 1965-го этот день стал праздничным. А дальше - годы шли, настоящих участников становилось всё меньше и меньше, а вот спрос на них в мае рос и рос. Более того, стало практически обязательным, чтобы в каждом учебном заведении или предприятии, перед праздником с трибуны или сцены выступил какой-нибудь ветеран с патриотическо-праздничной речью.
Ясное дело, и сам оратор тоже должен был быть соответствующий, то бишь, политически выдержанный и правильный. В идеале, всамделишный участник, с орденами и медалями. А ежели тот прошёл всю Войну, с 1941-го по 1945-ый краскомом, так ещё лучше. Ну и, всенепременно, кандидат должен быть партийным и из рабочей (или крестьянской) семьи.
Дедовская кандидатура попадала в ябочко по всем категориям. Из семьи кузнеца, из Беларусии, в армии с 1940-го по 1953-й, прошёл путь от рядового до капитана, партийный, 3 ранения, 3 ордена, пригоршня медалей. Правда, единственный, но очень существенный, недостаток, тоже имелся, ведь пятый пункт у него был весьма нежелательный. Вздохнув, руководство школы закрыло на это глаза: дескать, "кто из нас без греха."
Деда вызвали и поставили перед фактом, ведь ясное дело - и завуч, и кадровичка, и парторг, и директор школы, хотели "воспитать Бабу-Ягу в собственных рядах." Удобно же. Изначально он отнекивался, стеснялся, пытался подогнать другого оратора, неуклюже клялся, что всё давно забыл и, вообще, ничего примечательного в его биографии нет, и всячески пытался увильнуть от роли "свадебного генерала". Всё-таки учить детей математике и толкать правильные речи со сцены, это разные навыки и далеко не каждому дано.
Но не прокатило. И кадровичка, и завуч, и парторг, и директор взялись за него всерьёз.
- Вы же коммунист! - взывали они к его партсознанию. - Столько повидали! - аппелировали они. - Кто же передаст знания и привьёт патриотизм детям? - давили они на больное.
Наконец, дед смирился с неизбежным и сдался.
Изначально с празднично-патриотичной речью дело пошло худо, ведь первым же делом организаторы потребовали черновик. Прочитав его, пришли в ужас. Выяснилось, что у деда исключительно неправильные воспоминания, которые, несмотря на партийный стаж, дурно попахивали политической близорукостью, и откровенным непониманием важности задания.
Митинг курсантов-сапёров во дворе Инженерного замка в июне 41-го и задорные речи о том как "закидаем шапками" врага и "и разобьём его одним могучим ударом" посчитали излишним, ведь Красная Армия, хоть и самая сильная в мире, отнюдь не заносчива и не самонадеянна. Рытьё окопов у Выборга до потери сознания под палящим летним солнцем и дальнейшим оступлением от Выборга к Ленинграду, вокруг которого вот-вот должно было сомкнуться кольцо блокады, показалось слишком драматичным. Подбитый и затонувший пароход "Ейск" у мыса Хрони в декабре 1941-го, почти полностью погибший в ледяных водах десантный батальон, так и не успевший сделать ни одного выстрела, и последующий плен были немедленно выбракованы из текста. Побег из плена велели стыдливо замолчать, ведь Советские военнослужащие в плен не должны попадать.
Проведённые месяцы в советском фильтрационном лагере, голод, и упоминание о вшах приняли как поклёп на РККА. Отступление по Военно-Грузинской дороге повелели не упоминать, Красная Армия не отступает. Освобождение лагеря смерти в городе Прохладный, кучи обуви и волос, и сожжённые останки потребовали опустить, ведь в аудитории будут дети, им такое знать рано.
Оторванную голову старлея Хорунженко, что бежал рядом во время атаки на высоту 244.3 у деревни Матвеевщина сочли чересчур брутальной. Момент с тем, что стальные наргрудники ШИСБР* во время атаки превращали область ниже пояса в один сплошной синяк вычеркнули, как неприлично интимный. Ранение у высоты 199.0 у деревни Старая Трухиня, когда ночью делали проходы на минных полях перед атакой, сначала думали оставить, но увидев дальнейшие строки про дурной уход в санитарном поезде, чудом не наступившую гангрену, и выгребание гноя из раны ложкой без анестезии, всё удалили скопом, дабы не порочить советскую медицину. Сошедшего с ума от боли раненого соседа велели забыть.
Расстреляных двоюродных братьев и сестёр в Больничном лесу полицаями из своей же деревни, и бабушку, которую зарубили во дворе собственного дома соседи, позарившиеся на её немудрёное барахло, удалили, как недостойную клевету на Советских граждан. Уведомление родителям, что их сын пропал без вести, тоже порешили убрать. Это что же за глупость такая, Советская Армия не может ошибаться.
Обезумевшую от горя мать, которая каждый день ходила к госпитальным поездам, останавливающихся на станции Лопатково, и, отрывая еду от семьи и раздавая картошку раненым в госпитальных поездах, с надеждой в глазах задающей всё один и тот-же вопрос: "Сынки, вы моего мальчика моего не видали? Лейтенант он, сапёр, из под Гомеля, зовут, М.Ю.П.", сначала пропустили, как весьма трогательный эпизод, но в последний момент порекомендовали всё-таки убрать.
Подготовку маршевых рот и семнадцати-восемнадцатилетних девушек, которые под его руководством снимали мины в освобождённой Белоруссии, сначала милостиво разрешили оставить. Но, прочитав про самострел сержанта и разорванного на куски комроты Маркова, оступившегося, пока показывал дорогу танку-тральщику, весь абзац вырезали.
Бой с власовцами в августе 1944-го и их последующий расстрел удалили, ибо ситуация была весьма неоднозначной. Погибших друзей, комроты Оккерта, ординарца Макрова, и командира разведзвода Танюшина, хотя и было очень жалко, решили объединить в общую фразу о погибших товарищах. Упоминать разбомбленный своими же госпиталь у реки Муданьдзян в августе 1945-го было запрещено. Вывоз контрибуции из Китая и Кореи сочли неполиткорректным и несоотвествующим политическому моменту.
Текст под чутким руководством и приглядом переиначили. Повелели рассказать о руководящей роли партии в целом, и Леонида Ильича в частности. Потом добавили несколько общих выражений о тяготах и подвиге всего народа. Далее попросили сказать о той памяти, которая должна жить из поколения в поколение. В итоге, безжалостно кастрированная речь превратилась в несколько десятков общих и пафосных фраз, от которых деду сделалось дурно. Он снова пытался "слиться" с темы, но было поздно. Его выступление уже запланировали, утвердили и на местном и на более высоком уровне, и менять ничего не разрешили.
Оказалось, что попав в сети раз, выпутаться из них запросто не удасться. Из года в год ритуал повторялся. Дед грустно надевал пиджак с орденами и медалями, презирая себя за малодушие, ехал в школу, с отвращением повторял малозначащие и пустые реплики и, кляня всё и вся, принимал очередной букет и поздравления, которые наизусть повторяли назначенные пионеры и комсомольцы. Он прекрасно осознавал, что всё это мишура, что ему не дают сказать то самое главное, которое можно только выстрадать, и снова обещал себе, что "это в последний раз." Но в последний раз не получалось.
И вот наступил очередной месяц май. Дед приготовил костюм, почистил ордена и медали, с досады выпил грамм 50, повторил в уме обрыдшие фразы, присел в кресло и... неожиданно задремал. Проснувшись, осознал, что не приготовил обед для бабушки, которая поздно работала, и для внуков (то бишь меня с сестрой), которые после садика и школы должны были прийти, и бросился на кухню. Одновременно он второпях одевался, ибо времени оставалось в обрез. И вот он что-то нарезал, что-то быстренько поджарил, что-то подогрел, что-то положил в холодильник и выбежал из дома к автобусу.
По пути он ловил неловкие и несколько удивлённые взгляды, но не обращал на них внимания. Мало что ли спешащих по делам людей каждый день? И вот он уже в школе, еле-еле успел. Он направляется к актовому залу, который битком набит, как обычно. По пути ловит недоумённые взгляды учителей. В последний момент за кулисами его ловит директриса.
- Вы что? Как вы выглядите?
- А что?
- Посмотрите на себя.
И тут дед замечает, что поверх костюма у него надет ... бабушкин фартук, из-под которого весело выглядывают ордена и медали. Он банально забыл его снять после готовки. А ведь он прошёлся по основной улице города, стоял какое-то время на остановке, ехал в автобусе, шёл по коридорам школы, и хоть бы один человек слово сказал.
Дед снял фартук, отдал директрисе, вышел на сцену, тяжело вздохнул и... дал речь.
Нет, это не была та речь, которую привыкли слышать из года в год. Не обращая внимание на отчаянные жесты и страшные глаза директрисы, парторга, и прочих руководителей школы, он говорил то, что должен был сказать ещё годы тому назад. Это были не пустые официальные слова, а то, что сказать мог только тот, кто побывал ТАМ и хотел снять груз с души. В зале была мёртвая тишина - ведь ему было чем поделиться.
Потом он ушёл со сцены, подошёл к директрисе и забрал фартук.
- Вы что себе позволяете? Я на вас жалобу напишу. - прошипела парторг.
- Ой испугали. Своё я уже отбоялся. Что вы мне сделаете? - усмехнулся дед. - Пишите. В профанациях я больше не участвую, - заявил он. - И увольняюсь, - сказал он директрисе. - Давно пора.
Вот собственно и всё. Казалось бы, простой фартук...
------------------------------
*ШИСБр - Штурмовая инженерно-сапёрная бригада
|
|
65
НЕЛОВКАЯ ПРОСЬБА: о чём принцесса Диана попросила Майкла Джексона при первой встрече
Майкл Джексон и принцесса Диана виделись вживую лишь однажды, но эта короткая встреча оказала большое влияние на них обоих.
Говорят, что принцесса Диана была большой поклонницей Джексона задолго до того, как посетила его концерт в Лондоне во время мирового турне Bad.
НЕОЖИДАННАЯ ПРОСЬБА ДИАНЫ
Король поп-музыки Майкл Джексон за свою карьеру создал множество хитов, и одним из них была песня Dirty Diana (с англ. «Распутная Диана»). Однако однажды он решил исключить ее из своей концертной программы, когда узнал, что шоу посетит принц и принцесса Уэльские. Это произошло 16 июля 1988 года.
Как признался певец в интервью Барбаре Уолтерс в 1997 году, такое решение было принято в знак уважения к леди Ди. «Я написал песню под названием Dirty Diana, и она не о леди Диане. Это о девушках определенного типа, которые проводят много времени на концертах или в клубах, их называют фанатками», — сказал Джексон.
Когда музыкант наконец встретился с принцессой перед концертом, она обратилась к нему с неожиданной просьбой. Диана спросила: «Вы собираетесь сегодня исполнить Dirty Diana?» На что Майкл ответил: «Нет, я исключил ее из шоу из уважения к вам».
Как оказалось, эта была любимая песня леди Ди, и она попросила Джексона всё же исполнить её. «В тот момент я уже не мог вернуть её в шоу, потому что вскоре начиналось мое выступление», — объяснил Майкл в интервью Барбаре Уолтерс.
Позже к ним присоединился принц Чарльз, интересуясь, о чем они разговаривают. «Ни о чем», — ответила леди Ди.
В тот же день, находясь за кулисами, Джексон вручил принцу и принцессе Уэльским чек на 177 тыс. долларов для благотворительного фонда Чарльза Prince's Trust, которые были получены от концертов певца. Он также подарил принцессе две сшитые на заказ кожаные куртки с названием тура для Уильяма и Гарри и платиновые диски.
ЧТО СВЯЗЫВАЛО КОРОЛЯ ПОП-МУЗЫКИ С КОРОЛЕВОЙ ЛЮДСКИХ СЕРДЕЦ?
В тот день была их первая и, возможно, единственная личная встреча, но пара смогла установить настолько сильную связь, что они продолжали поддерживать контакт и даже звонили друг другу в три часа ночи.
В интервью газете Daily Mirror в 1999 году Джексон рассказал об их разговорах о таблоидах, папарацци и детях: «Диана доверяла мне. Она просто звонила по телефону, и мы говорили обо всем, что происходило в ее жизни».
Он добавил, что они чувствовали особую связь из-за их похожего опыта, когда столкнулись со славой: «Пресса была сурова к ней так же, как и ко мне. И ей нужно было поговорить с кем-то, кто точно знал, через что она проходит. Она чувствовала себя преследуемой точно так же, как и я».
Из сети
|
|
12 |